Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому
крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской
силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
И
силы словно прибыло,
Опять: охота, музыка,
Дворовых дует палкою,
Велит созвать
крестьян.
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны барину
Якимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит,
силу чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да, бог милостив!»
— Ну, выпей с нами чарочку!
Деревни наши бедные,
А в них
крестьяне хворые
Да женщины печальницы,
Кормилицы, поилицы,
Рабыни, богомолицы
И труженицы вечные,
Господь прибавь им
сил!
— Мой брат недавно прислал мне письмо с одним товарищем, — рассказывал Самгин. — Брат — недалекий парень, очень мягкий. Его испугало крестьянское движение на юге и потрясла дикая расправа с
крестьянами. Но он пишет, что не в
силах ненавидеть тех, которые били, потому что те, которых били, тоже безумны до ужаса.
Какая-то
сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки
крестьян.
— Мы, интеллигенция, — фермент, который должен соединить рабочих и
крестьян в одну
силу, а не… а не тратить наши
силы на разногласия…
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой
силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч
крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
— Одно из основных качеств русской интеллигенции — она всегда опаздывает думать. После того как рабочие Франции в 30-х и 70-х годах показали
силу классового пролетарского самосознания, у нас все еще говорили и писали о том, как здоров труд
крестьянина и как притупляет рост разума фабричный труд, — говорил Кутузов, а за дверью весело звучал голос Елены...
«188* года апреля 28 дня, по указу Его Императорского Величества, Окружный Суд, по уголовному отделению, в
силу решения г-д присяжных заседателей, на основании 3 пункта статьи 771, 3 пункта статьи 776 и статьи 777 Устава уголовного судопроизводства, определил:
крестьянина Симона Картинкина, 33 лет, и мещанку Екатерину Маслову, 27 лет, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы: Картинкина на 8 лет, а Маслову на 4 года, с последствиями для обоих по 28 статье Уложения.
— Да, это верно, но владельцы сторицей получили за свои хлопоты, а вы забываете башкир, на земле которых построены заводы. Забываете приписных к заводам
крестьян. [Имеются в виду
крестьяне, жившие во время крепостного права на государственных землях и прикрепленные царским правительством к заводам и фабрикам в качестве рабочей
силы.]
Важно не человеческое развитие рабочих или
крестьян, не повышение их человеческого достоинства и качественности, не рост их
силы, которая всегда ведь есть духовная
сила, а постановка их в такие условия, утилитарно нужные.
Потом я узнал, что простые швейцарские вина, вовсе не крепкие на вкус, получают с летами большую
силу и особенно действуют на непривычных. Канцлер нарочно мне не сказал этого. К тому же, если б он и сказал, я не стал бы отказываться от добродушного угощения
крестьян, от их тостов и еще менее не стал бы церемонно мочить губы и ломаться. Что я хорошо поступил, доказывается тем, что через год, проездом из Берна в Женеву, я встретил на одной станции моратского префекта.
Русские
крестьяне неохотно сажали картофель, как некогда
крестьяне всей Европы, как будто инстинкт говорил народу, что это дрянная пища, не дающая ни
сил, ни здоровья. Впрочем, у порядочных помещиков и во многих казенных деревнях «земляные яблоки» саживались гораздо прежде картофельного террора. Но русскому правительству то-то и противно, что делается само собою. Все надобно, чтоб делалось из-под палки, по флигельману, по темпам.
Не сам он себя определял в сохе, но вознамерился наидействительнейшим образом всевозможное сделать употребление естественных
сил своих
крестьян, прилагая оные к обработыванию земли.
Сиротства меньше по
крестьянам, потому нет у них заводского увечья и простуды, как на огненной работе: у того ноги застужены, у другого поясница не владеет, третий и на ногах, да
силы в нем нет никакой.
А сколько
силы и теплоты в приведенной мною песне, несмотря на неприличную для
крестьянина книжность некоторых слов и выражений, хотя это извиняется тем, что песню написал какой-то грамотей!
—
Крестьяне! — гудел голос Михаилы. — Разве вы не видите жизни своей, не понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют? Все вами держится, вы — первая
сила на земле, — а какие права имеете? С голоду издыхать — одно ваше право!..
— Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на
крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты
сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет».
Затем, в среде государственных
крестьян, мироедами прозывались «коштаны», то есть — горлопаны, волновавшие мирские сходки и находившиеся на замечании у начальства, как бунтовщики; в среде мещан под этой же фирмой процветали «кулаки», которые подстерегали у застав
крестьян, едущих в город с продуктами, и почти
силой уводили их в купеческие дворы, где их обсчитывали, обмеривали и обвешивали.
Упование на господа и любовь к отечеству превозмогли всю
силу многочисленного неприятеля: простые
крестьяне стояли твердо, как поседевшие в боях воины, бились с ожесточением и гибли, как герои.
Каждый вечер в охранном отделении тревожно говорили о новых признаках общего возбуждения людей, о тайном союзе
крестьян, которые решили отнять у помещиков землю, о собраниях рабочих, открыто начинавших порицать правительство, о
силе революционеров, которая явно росла с каждым днём.
После обедни, по обычаю, был стол духовенству, за которым обедал и управитель, а
крестьянам были накрыты особые большие столы на дворе, и все помянули князя по предковскому обычаю и подивились тоже предковской
силе духа молодой княгини.
Теперь она, оставшись одинокою, озаботилась всесторонним поднятием уровня своих экономических дел и начала это с самой живой
силы крепостного права, то есть с
крестьян.
Вклады благочестивых людей в монастырскую казну усилили это богатство, а несколько тысяч
крестьян, осевших на монастырской земле, представляли собой даровую рабочую
силу.
Но, к изумлению и к совершенному поражению господина Голядкина,
Крестьян Иванович что-то пробормотал себе под нос; потом придвинул кресла к столу и довольно сухо, но, впрочем, учтиво объявил ему что-то вроде того, что ему время дорого, что он как-то не совсем понимает; что, впрочем, он, чем может, готов служить, по
силам, но что все дальнейшее и до него не касающееся он оставляет.
И это верно — нехорош был поп на своём месте: лицо курносое, чёрное, словно порохом опалено, рот широкий, беззубый, борода трёпаная, волосом — жидок, со лба — лысина, руки длинные. Голос имел хриплый и задыхался, будто не по
силе ношу нёс. Жаден был и всегда сердит, потому — многосемейный, а село бедное, зе́мли у
крестьян плохие, промыслов нет никаких.
Всех жуковских ребят, которые знали грамоте, отвозили в Москву и отдавали там только в официанты и коридорные (как из села, что по ту сторону, отдавали только в булочники), и так повелось давно, еще в крепостное право, когда какой-то Лука Иваныч, жуковский
крестьянин, теперь уже легендарный, служивший буфетчиком в одном из московских клубов, принимал к себе на службу только своих земляков, а эти, входя в
силу, выписывали своих родственников и определяли их в трактиры и рестораны; и с того времени деревня Жуково иначе уже не называлась у окрестных жителей, как Хамская или Холуевка.
Николай Иванович. Не принадлежат мне труды других людей. Деньги, которые я дам ему, я должен взять с других. Я не имею права, не могу. Пока я распорядитель именья, я не могу распоряжаться им иначе, как мне велит моя совесть. Не могу я дать труды из последних
сил работающих
крестьян на лейб-гусарские кутежи. Возьмите у меня именье, и тогда я не буду ответствен.
«В
силу статьи такой-то и на основании кассационного решения за номером таким-то,
крестьянин Иван Сидоров, нарушивший интересы чересполосного владения, приговаривается», и так далее.
Мы уже говорили выше о том, как много препятствий в своем развитии встречает
крестьянин и как много внутренней
силы нужно ему иметь для того, чтобы уберечься от полного подавления в себе здравого смысла и чистой совести.
Едва ли кто-нибудь [из самых заклятых поборников плантаторства] станет утверждать, что положение наших
крестьян могло способствовать развитию в них прямоты,
силы [, гражданского героизма] и т. п.
Я и жена изо всех
сил стараемся жить с вами в мире и согласии, мы помогаем
крестьянам, как можем.
Например, когда мать Сережи упрашивала его отца сменить старосту Мироныча в селе, принадлежащем их тетушке, за то, что он обременяет
крестьян, и, между прочим, одного больного старика, и когда отец говорил ей, что этого нельзя сделать, потому что Мироныч — родня Михайлушке, а Михайлушка в большой
силе у тетушки, то Сережа никак не мог сообразить этого и задавал себе вопросы: «За что страдает больной старичок, что такое злой Мироныч, какая это
сила Михайлушка и бабушка?
«Ну-ка, Данило Тихоныч, погляди на мое житье-бытье, — продолжал раздумывать сам с собой Патап Максимыч. — Спознай мою
силу над «моими» деревнями и не моги забирать себе в голову, что честь мне великую делаешь, сватая за сына Настю. Нет, сватушка дорогой, сами не хуже кого другого, даром что не пишемся почетными гражданами и купцами первой гильдии, а только государственными
крестьянами».
Это была эстафета от полковника Пшецыньского, который объяснял, что, вследствие возникших недоразумений и волнений между
крестьянами деревни Пчелихи и села Коршаны, невзирая на недавний пример энергического укрощения в селе Высокие Снежки, он, Пшецыньский, немедленно, по получении совместного с губернатором донесения местной власти о сем происшествии, самолично отправился на место и убедился в довольно широких размерах новых беспорядков, причем с его стороны истощены уже все меры кротости, приложены все старания вселить благоразумие, но ни голос совести, ни внушения власти, ни слова святой религии на мятежных пчелихинских и коршанских
крестьян не оказывают достодолжного воздействия, — «а посему, — писал он, — ощущается необходимая и настоятельнейшая надобность в немедленной присылке военной
силы; иначе невозможно будет через день уже поручиться за спокойствие и безопасность целого края».
Звали того
крестьянина Силой Петровым, прозывали Чубаловым.
Многие годы так хозяйствовал
Сила Петрович и стал одним из первых мужиков по целому уезду, был он в почете не у одних
крестьян, и господа им не брезговали.
Немудрая живопись, но здешнему
крестьянину и она не под
силу.
В отдельных трех комнатах конторы помещалась арестованная аристократия: посягатель на убийство Горданова — Жозеф Висленев, сильно подозреваемый в подстрекательстве
крестьян к бунту — священник Евангел, и очевидный бунтовщик,
силой захваченный, майор Форов. В каменном же амбаре без потолка сидели человек двадцать арестованных
крестьян.
Он не был филантроп и смотрел на
крестьян прямо как на «рабочую
силу»; но он берег эту
силу и сразу же учел, что потворствовать мужичьей прихоти нельзя, что множество слепых и удушливых приносят ему большой экономический ущерб.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! — произнес
крестьянин. — Господи! спаси нас от нечистыя
силы.
Последний сохранил лишь звание управляющего, а уважение
крестьян приобрел в
силу своей близости к графу и доверия к нему со стороны последнего, которое Петр Федорович добыл благодаря своей хитрости, сметливости и дальновидности.
Сохранилось в полной
силе, если можно так выразиться, «нравственное крепостное право» или лучше сказать все, что было в нем, то есть в подчиненном отношении, хорошего
крестьянина к хорошему помещику, идеально-правового, основанного на их взаимной пользе, барин, как интеллигент, вносил в темную массу знание, как капиталист, давал беднякам деньги, а
крестьяне платили ему работой.
Крестьяне, слушая все эти нелепицы, начали подсмеиваться над стоящим перед ними в кунтуше шутом; это раздосадовало Антония, и он начал грозит им, что к празднику Троицы придет с большой
силой.
Трудно было идти с такой
силой на Сенно, где стояли войска, да к тому же вести приходили одна другой сквернее: в Сенно ждали еще войск из Витебска, и что оттуда и из Могилёва на подводах уже посланы войска к границе Могилёвского и Сенненского уездов; в Оршанском уезде
крестьяне вязали панов.
Вся жизнь ее, все интересы были в работе, неудачами завода она болела как собственными, все
силы клала в завод, совсем так, как рачительный
крестьянин — в свое деревенское хозяйство.
— Шабры, как же, ведаем. Вестимо, ты и есть та барыня-знахарка, что лечит наших
крестьян, знаешься с нечистою
силой. Отбила у меня хлебец! Пусто бы вам было, вон из моей избы, окаянные, чтоб и духу вашего здесь не пахло.
Понятно, что не только для всей дворни, но даже для грузинских
крестьян связь любимого аптекаря с ненавистной экономкой не была тайною, и хотя их молчание было обеспечено с одной стороны в
силу привязанности к Егору Егоровичу, а с другой — в
силу почти панического страха перед Минкиной, но первому от этого было не легче.
— На том пространстве, которое вам угодно было отмежевать Польше, вижу я только с двух концов цепи два далеко разрозненные звена — два класса: один высший, панский, другой — низший, крестьянский. С одной стороны, власть неограниченная, богатство, образование,
сила, с другой — безмолвное унижение, бедность, невежество, рабство, какого у нас в России не бывало. Вы, Михайло Аполлоныч, долго пожили в белорусском крае, вы знаете лучше меня быт тамошнего
крестьянина.